Ефим моисеевич фомин. Фомин Ефим Моисеевич: биография, фото Когда вы видели отца в последний раз

Ф омин Николай Петрович – командир 1-го батальона 272-го гвардейского стрелкового полка 90-й гвардейской Витебской стрелковой дивизии 6-й гвардейской армии 1-го Прибалтийского фронта, гвардии майор.

Родился 11 (24) ноября 1914 года в селе Большой Сурмет ныне Абдулинского района Оренбургской области в крестьянской семье. Мордвин. Окончил 6 классов.

В Красную Армию призван в октябре 1936 года, и в том же году стал офицером, окончив курсы младших лейтенантов.

На фронте в Великую Отечественную войну с октября 1941 года. Член ВКП(б) с 1942 года. Сражался с гитлеровскими захватчиками на Западном, Юго-Западном, Воронежском, 1-м Прибалтийском фронтах, активно участвовал в боях первого периода войны, являвшимися в основном оборонительными, бил врага на Курской дуге, освобождал Украину и Белоруссию. Был трижды ранен, но каждый раз после излечения возвращался в строй.

Командир 1-го батальона 272-го гвардейского стрелкового полка (90-я гвардейская стрелковая дивизия, 6-я гвардейская армия, 1-й Прибалтийский фронт) гвардии майор Николай Фомин особо отличился при освобождении Сиротинского района Витебской области Белоруссии, в ходе подготовки к проведению Витебско-Оршанской наступательной операции (23-28 июня 1944 года) и подготовки Полоцкой наступательной операции (29 июня - 4 июля 1944 года).

22 июня 1944 года вверенный гвардии майору Фомину стрелковый батальон прорвал сильно укреплённую глубокоэшелонированную оборону неприятеля и освободил деревни Картоши и Плиговки. Гитлеровцы встретили советских бойцов ураганным артиллерийско-пулемётным огнём. В критический момент, когда пал смертью храбрых наступавший в авангарде командир 171-й стрелковой роты, и ее бойцы залегли, гвардии майор Николай Фомин личным примером увлёк подразделение в атаку, поднявшись во весь рост и, невзирая на смертоносный огонь противника, устремился в боевые порядки залегшей роты, с возгласом «За Родину, вперед!» поднял весь её личный состав и двинулся на гитлеровцев, поливая их огнём из всех видов оружия. 171-я стрелковая рота и 1-й батальон в стремительном броске прорвали линию обороны противника.

Воины-гвардейцы гвардии майора Фомина во главе со своим отважным командиром захватили четыре вражеских орудия, миномётную батарею, три пулемёта, что способствовало успешному наступлению 272-го гвардейского стрелкового полка и освобождению 4 июля 1944 года города Полоцка Витебской области. Но до этого радостного дня гвардии майору Фомину Н.П. не суждено было дожить, как и узнать, что он удостоен высшей степени отличия...

У казом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм гвардии майору Фомину Николаю Петровичу присвоено звание Героя Советского Союза.

В ожесточённом бою 28 июня 1944 года за освобождения Полоцка гвардии майор Николай Фомин был тяжело ранен, и скончался в 97-м отдельном медико-санитарном батальоне 3 июля 1944 года. Похоронен на братском кладбище в двухстах метрах юго-западнее деревни Картоши, а позже перезахоронен в деревне Горяны Полоцкого района Витебской области Белоруссии.

Награждён орденом Ленина, медалями.

Он стал первым, кто спросонья в первые часы войны смог организовать отчаянную и упорную оборону Брестской крепости. Он не был командиром, но вдохновил своим примером всех солдат. Через неделю крепость все-таки пала. Ефима Фомина расстреляли первым как «комиссара и еврея».

«Миром и счастьем веяло в этот чудесный вечер. Крепость отдыхала», - вспоминал один из участников обороны Брестской крепости вечер 21 июня 1941 года. Утро следующего дня отобразил в своей книге пастор немецкой 45-й пехотной дивизии: «Ровно в 3.15 начался ураган и пронесся над нашими головами с такой силой, какую мы ни разу не испытывали ни до этого, ни во всем последующем ходе войны. Этот гигантский концентрированный огневой вал буквально привел в содрогание землю. Над цитаделью, как грибы, вырастали густые черные фонтаны земли и дыма. Так как в этот момент нельзя было заметить ответного огня противника, мы считали, что в цитадели всё превращено в груду развалин. Сразу же за последним артиллерийским залпом пехота начала переправляться через реку Буг и, используя эффект внезапности, попыталась быстрым и энергичным броском захватить крепость сходу. Тут-то сразу и обнаружилось горькое разочарование… Русские были подняты нашим огнём прямо с постели: это было видно по тому, что первые пленные были в нижнем белье. Однако они удивительно быстро оправились, сформировались в боевые группы позади наших прорвавшихся рот и начали организовывать отчаянную и упорную оборону».

Разбуженный обстрелом, он выбежал из кабинета, где буквально дневал и ночевал, постоянно находясь на рабочем месте. Через считанные секунды кабинет разнесет в щепки зажигательным снарядом. Но в это время он уже несся по лестнице вниз - в штаб полка, расположенный в подвале. Спустившись, держа обмундирование под мышкой, он увидел таких же, как и он, полураздетых и опасливо вслушивавшихся в раздававшиеся со всех сторон звуки взрывов людей. Молча и непонимающе они смотрели друг на друга, словно ожидая объяснений происходящего и ответа на вопрос, который никто не задавал, но который читался у всех в глазах: «Неужели война?» В растерянности находился и он, судорожно застегивая на себе гимнастерку. Но надев ее и увидев взгляды людей, обращенные к нему с надеждой как к старшему офицеру, комиссар Ефим Фомин спокойным и твердым голосом отдал свое первое указание, выведя людей из оцепенения.

Подвиг этих людей, оборонявших Брестскую крепость, стал легендой, он воодушевил многих в последующие годы войны. И среди тех, кто первым подал пример стойкости и самоотверженности, был Ефим Моисеевич Фомин. Хотя до момента разрыва первых вражеских снарядов тем утром у Ефима Фомина толком даже не было и боевого опыта за плечами, но именно он оказался, как отмечалось во многих, даже советских энциклопедиях, не раз замалчивавших вклад евреев в годы войны, «душой и сердцем защитников».

Ефим Фомин родился в январе 1909 года в селе Колышки Лиозненского района Витебской области в бедной еврейской семье, отец которой трудился кузнецом, а мать швеей. Родители умерли рано, и какое-то время находившись на попечении родственников, мальчик принял самостоятельное решение уйти в детский дом. Начав работать с 12 лет, со временем он вступил в комсомол, затем в ряды ВКП(б), а в 1932 году по партийной мобилизации ушел в Красную армию. За благодарностями по службе следовали и должности: комсомольский работник, политрук роты, инструктор политотдела стрелковой дивизии, военный комиссар стрелкового полка. Но в 41-м на основании несправедливого обвинения, снятого потом в 1957 году, полковой комиссар Фомин Ефим Моисеевич был понижен в должности и переведен на должность заместителя командира 84-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии по политчасти. Так за три месяца до начала войны Ефим Моисеевич и оказался в Бресте.

«Ниже среднего роста, плотный, свежевыбритый, румяный, он с первых дней своим вниманием к каждой мелочи, к самому незначительному недостатку, своей отзывчивостью и простотой приобрел доброе имя красноармейской среды - “отец”», - вспоминал в своем письме о командире бывший однополчанин. В Брестской крепости он жил один, ведь помотавшись до этого по гарнизонам, еще не успел перевезти на новое место службы сына и супругу. Они остались в одном из городков Латвии. Понимая опасность положения на границе, где было уже очевидным чрезмерное скопление немецких войск, он, позвонив жене, услышал от нее, что семьи других офицеров отправляются вглубь страны. «Делай то, что будут делать все, - как можно глубже вдавливая эмоции в себя, чтобы не посеять панику, сказал он ей. - А я скоро приеду и заберу вас». Вечером 21 июня он уехал на вокзал, чтобы отправиться за ними, но возвратился в полк, сетуя на странность того, что билетов нет - все они раскуплены. К счастью, его семью эвакуировали. Он же уже вечером следующего дня, организовав и возглавив оборону силами оставшихся после жуткой атаки подразделений, передавал в открытый эфир: «Я крепость, ведем бой, потери незначительные, ждем указаний…»

Столь «бодрая» радиопередача была адресована тут же перехватившему ее врагу, который уже проник во двор казарм цитадели - оплот ее внутреннего укрепления. Вековая крепость, опоясанная рвами, заполненными водой из Буга и Мухавца, строения, прикрывавшие казармы, мосты - все это было уже подконтрольно немецким войскам. Ничего удивительного, учитывая, что воинские части двух дивизий, дислоцирующихся в крепости, включая артиллерийские и танковые, были выведены из крепости в летние лагеря. На пути немцев встали лишь дежурные подразделения полков, противостоявшие, как известно, по сути, трем полноценным немецким дивизиям.

Подробности первых часов обороны известны, как и количество жертв среди тех, кто, даже не проснувшись, погиб под развалинами. Из тех же, кто выжил и прорвался в казармы, сформировали сводную группу, возглавил которую капитан Зубачев. Его заместителем стал комиссар Фомин, и он тут же предложил первый приказ, появившийся 24 июня - «О создании единого руководства и организованного боевого действия для дальнейшей борьбы с противником...».

По этому приказу, обнаруженному в его планшетке, а также по другим документам и показаниям оставшихся в живых позже и восстановят события тех дней. Преклонения заслуживают уже сама воля и выдержка, проявленные оборонявшимися под натиском врага. По воспоминаниям выживших, передавалась эта воля всем во многом именно от Фомина: «Если слезы бессильного гнева, отчаяния и жалости к гибнущим товарищам выступали у него на глазах, то это было только в темноте ночи, когда никто не мог видеть его лица. Люди неизменно видели его суровым, но спокойным и глубоко уверенным в успешном исходе этой трудной борьбы».

Его все время видели там, где было опасней всего. Он водил солдат в атаки, подбадривал раненых и заботился о них. Когда его ранило самого и фельдшер ринулся к нему, вошедшему в комнату медчасти, Фомин отстранил его, сказав: «Сначала их», - и показал на раненных солдат, а сам присел в сторонке, ожидая своей очереди. Принесенные ему разведчиками продовольственные запасы он неизменно приказывал отдать детям и женщинам. Точно так же, как и отказался от первого стакана воды, который собирали в вырытой ямке колодца по часу. Он отдал его раненым, хотя сам к тому времени был уже с растрескавшимися от жары губами, без росинки воды после двухдневной осады.

Положение ухудшалось с каждым днем и часом. Фашисты несколько раз на дню предлагали гарнизону сдаться. Но белого флага они так и не увидели. При планировании штурма они отводили на захват цитадели восемь часов. Крепость не сдавалась более недели. Во время одного из штурмов немцы захватили группу солдат, среди которых был и тяжело раненный комиссар Фомин. Он был расстрелян 30 июня у Холмских ворот. По утверждению части выживших, на Фомина как комиссара и еврея активно указывал фашистам один из тех, «кто выбрасывал белый флаг уже в первые минуты атаки». На какое отношение фашистов он рассчитывал - неизвестно, но он явно просчитался. Фашисты оставили его вместе со всеми в бараке для пленных, ночь в котором стала последней в его жизни. Большую часть этих сведений по крупицам, архивам и воспоминаниям однополчан собирал сын Ефима Фомина. Люди, отвечавшие на его письма, рассказывали об отце на десятках страниц, при том что знали его всего несколько дней, а кто-то и вовсе несколько часов. А некоторые еще и извинялись, что не смогли рассказать большего, так как «воспоминания пережитого все еще встают перед глазами, волнующие, страшные».

Одно из первых ответных писем начиналось так: «Если Вы сын Ефима Моисеевича Фомина, прошу Вас, перед чтением письма моего встаньте. Пусть светлой памятью в Вашем сердце встанет образ честного воина, мужественного защитника земли русской, героя Отечественной войны с черными силами врага, бесстрашного руководителя героической обороны крепости Брест-Литовск в июне 1941 года...»

Невысокий, уже начинающий полнеть тридцатидвухлетний черноволосый

человек с умными и немного грустными глазами - таким остался полковой

комиссар Фомин в памяти тех, кто его знал.

Как музыкант немыслим без острого слуха, как невозможен художник без

особого тонкого восприятия красок, так нельзя быть партийным, политическим

работником без пристального, дружеского и душевного интереса к людям, к их

мыслям и чувствам, к их мечтам и желаниям. Этим качеством в полной мере

обладал Фомин. И люди сразу чувствовали это. Уже в том, как он умел слушать

людей - терпеливо, не перебивая, внимательно вглядываясь в лицо собеседника

близоруко прищуренными глазами, - во всем этом ощущалось глубокое понимание

нужды человека, живое и деятельное сочувствие, искреннее желание помочь. И

хотя Фомин всего за три месяца до войны попал сюда, в крепость, бойцы 84-го

полка уже знали, что в его маленький кабинет в штабе можно принести любую

свою беду, печаль или сомнение и комиссар всегда поможет, посоветует,

объяснит.

Недаром говорят, что своя трудная жизнь помогает понять трудности

других и человек, сам много перенесший, становится отзывчивей к людскому

горю. Нелегкий жизненный путь Ефима Моисеевича Фомина, без сомнения, научил

его многому, и прежде всего знанию и пониманию людей.

Сын кузнеца и работницы-швеи из маленького городка на Витебщине, в

Белоруссии, он уже шести лет остался круглым сиротой и воспитывался у дяди.

Это была тяжелая жизнь бедного родственника в бедной семье. И в 1922 году

тринадцатилетний Ефим уходит от родных в Витебский детский дом.

В беде и нужде зрелость наступает рано. Пятнадцати лет, окончив школу

первой ступени и став комсомольцем, Фомин уже чувствует себя вполне

самостоятельным человеком. Он работает на сапожной фабрике в Витебске, а

потом переезжает в Псков. Там его посылают в совпартшколу, и вскоре, вступив

в ряды партии, он становится профессиональным партработником -

пропагандистом Псковского горкома ВКП(б).

От тех лет дошла до нас фотография комсомольца Ефима Фомина - слушателя

совпартшколы. Защитная фуражка со звездочкой, юнгштурмовка с портупеей,

прямой и упрямый взгляд - типичная фотография комсомольца конца двадцатых

Ефим Фомин вырос беззаветным рядовым солдатом своей партии. Когда в

1932 году партия решила послать его на политическую работу в войска, он

по-солдатски сказал "есть!" и сменил свою штатскую гимнастерку партработника

на гимнастерку командира Красной Армии.

Началась кочевая жизнь военного. Псков - Крым - Харьков - Москва -

Латвия. Новая работа потребовала напряжения всех сил, непрерывной учебы.

Редко приходилось бывать с семьей - женой и маленьким сыном. День проходил в

поездках по подразделениям, в беседах с людьми. Вечерами, закрывшись в

кабинете, он читал Ленина, штудировал военную литературу, учил немецкий язык

или готовился к очередному докладу, и тогда до глубокой ночи слышались его

размеренные шаги. Заложив руки за спину и по временам ероша густую черную

шевелюру, он расхаживал из угла в угол, обдумывая предстоящее выступление и

машинально напевая свое любимое: "Капитан, капитан, улыбнитесь!"

В Брестской крепости он жил один, и его не оставляла тоска по жене и

сыну, пока еще находившимся в латвийском городке, на месте прежней службы.

Он давно собирался съездить за ними, но не пускали дела, а обстановка на

границе становилась все более угрожающей, и глухая тревога за близких

поднималась в душе. Все-таки стало бы легче, если бы семья была вместе с

из Бреста. Она сказала, что некоторые военные отправляют свои семьи в глубь

страны, и спросила, что ей делать.

Фомин ответил не сразу. Он понимал опасность положения, но, как

коммунист, считал себя не вправе заранее сеять тревогу.

Делай то, что будут делать все, - коротко сказал он и добавил, что

скоро приедет и возьмет семью в Брест.

билета, а на рассвете началась война. И с первыми ее взрывами армейский

политработник Фомин стал боевым комиссаром Фоминым.

года он стал комиссаром на деле. Героями не рождаются, и нет на свете людей,

лишенных чувства страха. Героизм - это воля, побеждающая в себе страх, это

чувство долга, оказавшееся сильнее боязни опасности и смерти.

Фомин вовсе не был ни испытанным, ни бесстрашным воином. Наоборот, было

во всем его облике что-то неистребимо штатское, глубоко свойственное

человеку мирному, далекому от войны, хотя он уже много лет носил военную

гимнастерку. Ему не пришлось принять участие в финской кампании, как многим

другим бойцам и командирам из Брестской крепости, и для него страшное утро

Ему было всего тридцать два года, и он еще многого ждал от жизни. У

него была дорогая его сердцу семья, сын, которого он очень любил, и тревога

за судьбу близких всегда неотступно жила в его памяти рядом со всеми

заботами, горестями и опасностями, что тяжко легли на его плечи с первого

дня обороны крепости.

Вскоре после того как начался обстрел, Фомин вместе с Матевосяном

сбежал по лестнице в подвал под штабом полка, где к этому времени уже

собралось сотни полторы бойцов из штабных и хозяйственных подразделений. Он

едва успел выскочить из кабинета, куда попал зажигательный снаряд, и пришел

вниз полураздетым, как застала его в постели война, неся под мышкой свое

обмундирование. Здесь, в подвале, было много таких же полураздетых людей, и

приход Фомина остался незамеченным. Он был так же бледен, как другие, и так

же опасливо прислушивался к грохоту близких взрывов, сотрясавших подвал. Он

думает ли он, что это рвутся склады боеприпасов, подожженные диверсантами.

Он как бы боялся произнести последнее роковое слово - "война".

Потом он оделся. И как только на нем оказалась комиссарская гимнастерка

с четырьмя шпалами на петлицах и он привычным движением затянул поясной

ремень, все узнали его. Какое-то движение прошло по подвалу, и десятки пар

глаз разом обратились к нему. Он прочел в этих глазах немой вопрос, горячее

желание повиноваться и неудержимое стремление к действию. Люди видели в нем

представителя партии, комиссара, командира, они верили, что только он сейчас

знает, что надо делать. Пусть он был таким же неопытным, необстрелянным

воином, как они, таким же смертным человеком, внезапно оказавшимся среди

бушующей грозной стихии войны! Эти вопрошающие, требовательные глаза сразу

напомнили ему, что он был не просто человеком и не только воином, но и

комиссаром. И с этим сознанием последние следы растерянности и

нерешительности исчезли с его лица, и обычным спокойным, ровным голосом

комиссар отдал свои первые приказания.

С этой минуты и до конца Фомин уже никогда не забывал, что он -

комиссар. Если слезы бессильного гнева, отчаяния и жалости к гибнущим

товарищам выступали у него на глазах, то это было только в темноте ночи,

когда никто не мог видеть его лица. Люди неизменно видели его суровым, но

спокойным и глубоко уверенным в успешном исходе этой трудной борьбы. Лишь

однажды в разговоре с Матевосяном в минуту краткого затишья вырвалось у

Фомина то, что он скрывал ото всех в самой глубине души.

Все-таки одинокому умирать легче, - вздохнув, тихо сказал он

комсоргу. - Легче, когда знаешь, что твоя смерть не будет бедой для других.

Больше он не сказал ничего, и Матевосян в ответ промолчал, понимая, о

чем думает комиссар.

Он был комиссаром в самом высоком смысле этого слова, показывая во всем

пример смелости, самоотверженности и скромности. Уже вскоре ему пришлось

надеть гимнастерку простого бойца: гитлеровские снайперы и диверсанты

охотились прежде всего за нашими командирами, и всему командному составу

было приказано переодеться. Но и в этой гимнастерке Фомина знали все, - он

появлялся в самых опасных мостах и порой сам вел людей в атаки. Он почти не

спал, изнывал от голода и жажды, как и его бойцы, но воду и пищу, когда их

удавалось достать, получал последним, строго следя, чтобы ему не вздумали

оказать какое-нибудь предпочтение перед другими.

Несколько раз разведчики, обыскивавшие убитых гитлеровцев, приносили

Фомину найденные в немецких ранцах галеты или булочки. Он отправлял все это

в подвалы - детям и женщинам, не оставляя себе ни крошки. Однажды мучимые

жаждой бойцы выкопали в подвале, где находились раненые, небольшую

ямку-колодец, дававшую около стакана воды в час. Первую порцию этой воды -

мутной и грязной - фельдшер Милькевич принес наверх комиссару, предлагая ему

напиться.

Был жаркий день, и вторые сутки во рту Фомина не было ни капли влаги.

Высохшие губы его растрескались, он тяжело дышал. Но когда Милькевич

протянул ему стакан, комиссар строго поднял на него красные, воспаленные

бессонницей глаза.

Унесите раненым! - хрипло сказал он, и это было сказано так, что

возражать Милькевич не посмел.

Уже в конце обороны Фомин был ранен в руку при разрыве немецкой

гранаты, брошенной в окно. Он спустился в подвал на перевязку. Но когда

санитар, около которого столпились несколько раненых бойцов, увидев

комиссара, кинулся к нему, Фомин остановил его.

Сначала их! - коротко приказал он. И, присев на ящик в углу, ждал,

пока до него дойдет очередь.

Долгое время участь Фомина оставалась неизвестной. О нем ходили самые

разноречивые слухи. Одни говорили, что комиссар убит во время боев в

крепости, другие слышали, что он попал в плен. Так или иначе, никто не видел

своими глазами ни его гибели, ни его пленения, и все эти версии приходилось

брать под вопрос.

Судьба Фомина выяснилась только после того, как мне удалось найти в

Бельском районе Калининской области бывшего сержанта 84-го стрелкового

полка, а ныне директора средней школы, Александра Сергеевича Ребзуева.

из помещений казармы, когда гитлеровские диверсанты подорвали взрывчаткой

эту часть здания. Бойцы и командиры, находившиеся здесь, в большинстве своем

были уничтожены этим взрывом, засыпаны и задавлены обломками стен, а тех,

кто еще остался жив, автоматчики вытащили полуживыми из-под развалин и взяли

в плен. Среди них были комиссар Фомин и сержант Ребзуев.

Пленных привели в чувство и под сильным конвоем погнали к Холмским

воротам. Там их встретил гитлеровский офицер, хорошо говоривший по-русски,

который приказал автоматчикам тщательно обыскать каждого из них.

Все документы советских командиров были давно уничтожены по приказу

Фомина. Сам комиссар был одет в простую солдатскую стеганку и гимнастерку

без знаков различия. Исхудалый, обросший бородой, в изодранной одежде, он

ничем не отличался от других пленных, и бойцы надеялись, что им удастся

скрыть от врагов, кем был этот человек, и спасти жизнь своему комиссару.

Но среди пленников оказался предатель, который не перебежал раньше к

врагу, видимо, только потому, что боялся получить пулю в спину от советских

бойцов. Теперь наступил его час, и он решил выслужиться перед гитлеровцами.

Льстиво улыбаясь, он выступил из шеренги пленных и обратился к офицеру.

Господин офицер, вот этот человек не солдат, - вкрадчиво сказал он,

указывая на Фомина. - Это комиссар, большой комиссар. Он велел нам драться

до конца и не сдаваться в плен.

Офицер отдал короткое приказание, и автоматчики вытолкнули Фомина из

шеренги. Улыбка сползла с лица предателя - воспаленные, запавшие глаза

пленных смотрели на него с немой угрозой. Один из немецких солдат подтолкнул

его прикладом, и, сразу стушевавшись и блудливо бегая глазами по сторонам,

предатель снова стал в шеренгу.

Несколько автоматчиков по приказу офицера окружили комиссара кольцом и

повели его через Холмские ворота на берег Мухавца. Минуту спустя оттуда

донеслись очереди автоматов.

В это время недалеко от ворот на берегу Мухавца находилась еще одна

группа пленных - советских бойцов. Среди них были и бойцы 84-го полка, сразу

узнавшие своего комиссара. Они видели, как автоматчики поставили Фомина у

крепостной стены, как комиссар вскинул руку, что-то крикнул, но голос его

тотчас же был заглушен выстрелами.

Остальных пленных спустя полчаса под конвоем вывели из крепости. Уже в

сумерки их пригнали к небольшому каменному сараю на берегу Буга и здесь

заперли на ночь. А когда на следующее утро конвоиры открыли двери и

раздалась команда выходить, немецкая охрана недосчиталась одного из пленных.

В темном углу сарая на соломе валялся труп человека, который накануне предал

комиссара Фомина. Он лежал, закинув назад голову, страшно выпучив

остекленевшие глаза, и на горле его были ясно видны синие отпечатки пальцев.

Это была расплата за предательство.

Такова история гибели Ефима Фомина, славного комиссара Брестской

крепости, воина и героя, верного сына партии коммунистов, одного из главных

организаторов и руководителей легендарной обороны.

Подвиг его высоко оценен народом и правительством - Указом Президиума

Верховного Совета СССР Ефим Моисеевич Фомин посмертно награжден орденом

Ленина, и выписка из этого Указа, как драгоценная реликвия, хранится сейчас

в новой квартире в Киеве, где живут жена и сын погибшего комиссара.

А в Брестской крепости, неподалеку от Холмских ворот, к изрытой пулями

стене казармы прибита мраморная мемориальная доска, на которой написано, что

здесь полковой комиссар Фомин смело встретил смерть от рук гитлеровских

палачей. И многочисленные экскурсанты, посещающие крепость, приходят сюда,

чтобы возложить у подножия стены венок или просто оставить около этой доски

букетик цветов - скромную дань народной благодарности и уважения к памяти

Защитник крепости-героя Брест

Окончил Псковскую совпартшколу (1929), до 1932 - на партийной и профсоюзной работе в Пскове, затем на политработе в Красной армии, участвовал в освобождении Западной Украины (1939). С 1941 - заместитель командира по полит.части 84 стрелкового полка на территории Брестской крепости.

24 июня Е.М. Фомин вошел в состав штаба обороны, став заместителем командира сводной группы капитана И.Н. Зубачева. В Приказе № 1 было записано, что создавшаяся обстановка требует организации единого руководства обороной крепости для дальнейшей борьбы с противником. С этого дня на плечи руководителей обороны легла большая ответственность за судьбу осажденной Цитадели, за судьбы воинов, женщин и детей.

Комиссара Фомина всегда видели там, где было опасней. Он водил бойцов в атаки, подбадривал раненых, заботился о них. Его спокойствие, самоотверженность и храбрость поднимали боевой дух бойцов.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 января 1957 года Е.М.Фомин награжден орденом Ленина посмертно.

Его имя присвоено швейной фабрике в Бресте, средней школе на его родине в д.Колышки, улицам в Минске и Бресте, увековечено в мемориальном комплексе "Брестская крепость-герой", на месте расстрела у Холмских ворот установлена мемориальная доска, на аллее "Их именами названы улицы Бреста" - барельефный портрет.

В Пскове его именем названа улица в Завокзальном районе.

4 ноября первый кинопроект Союзного государства Беларуси и России «Брестская крепость» выходит в широкий прокат. Пока только в кинотеатрах России. В Беларуси фильм показывают точечно. Одним из первых в середине июня ленту Александр Лукашенко, в ночь на 22 июня в Брестской крепости состоялась официальная премьера картины, затем фильм вне конкурса был представлен на фестивале белорусского кино, а 5 ноября «Брестской крепостью» откроется кинофестиваль «Лістапад». Вопрос, увидят ли фильм белорусские кинозрители, пока остается без ответа.

По словам автора идеи фильма и его генерального продюсера Игоря Угольникова, фильм, повествующий о событиях героической обороны Брестской крепости, принявшей на себя первый удар фашистских захватчиков 22 июня 1941 года, снят исторически точно и в строгом соответствии с документальной книгой-расследованием Сергея Смирнова «Брестская крепость» .

Во время съемок фильма на территории Брестской крепости были построены уникальные по сложности и объему декорации - Тереспольские и Холмские ворота, мост, казармы, клуб, крепостные стены и т.д. В результате, как заметил генеральный директор киностудии «Беларусьфильм» Владимир Заметалин, получилось не что иное, как «кинолетопись о правде войны» .

В одном ошибся Игорь Угольников: из основных действующих лиц картины - Фомина, Кижеватова и Гаврилова Героями Советского Союза являются только два. Полковой комиссар звания Героя СССР так и не получил, а его сын Юрий надеется, что после выхода фильма отцу дадут хотя бы звание Героя Беларуси.

полковой комиссар Ефим Фомин

На премьеру фильма, которая состоялась 22 июня этого года, Юрий Фомин приезжал вместе с сыном Олегом. При этом оба родственника легендарного Фомина от фильма в восторге и благодарны Игорю Угольникову и режиссеру Александру Котту за создание фильма.

«Из всех фильмов о войне, что я смотрел, этот кажется наиболее исторически достоверным, - говорит внук защитника крепости Олег Фомин , помощник-консультант депутата Верховной Рады Украины. - Много компьютерных эффектов, но они не перебивают основной идеи. Очень хорошо подобраны актеры, причем так, что изначально я и не подумал бы, что, например, Павел Деревянко может быть похож на моего деда. А сравнил с фотографией - правда, похож! После премьеры я общался с ним и спросил: «Тяжело ли было вживаться в роль?» На что он ответил, что и тяжело, и долго . Я знаю, что Деревянко не просто много читал, с ним еще работал научный сотрудник Брестской крепости, посвящал в историю 84-го полка, в котором служил мой дед».



сын и внук полкового комиссара Фомина - Юрий и Олег Фомины

Юрий и Олег Фомины единодушны и в том, что таких фильмов должно быть больше, а молодежь должна знать о подвигах предков.

«У нас на Украине уже столько раз переписали историю, что, наверное, сами уже не знают, где правда, - говорит Олег Фомин. - Я раньше историю знал очень хорошо, а теперь с трудом отвечу на какие-то школьные вопросы. В этой связи фильму надо отдать должное - он на самом деле исторически достоверный».

А ведь не окажись полковой комиссар Ефим Фомин в марте 1941-го в Бресте - а такое вполне могло быть - и фильм «Брестская крепость» лишился бы части сценария. Причем уехал Фомин в Брест, по словам его сына, униженным - по приказу его понизили в должности и неожиданно для всех направили из Литвы в Брестскую крепость.

Но кто и почему накануне Великой Отечественной оклеветал полкового комиссара Фомина? Каким образом спустя годы сыну Юрию удалось отменить этот приказ, а также о многих других фактах из биографии отца рассказывает в интервью для сайт Юрий Фомин, ныне консультант парламентской комиссии по вопросам правовой политики Верховной Рады Украины, автор книги об отце «Человек из легенды».

- Юрий Ефимович, вы по-прежнему считаете, что подвиг вашего отца оценен недостаточно?

Многие участники обороны крепости получили высокие звания Героев СССР - в том числе, так сказать, герои-соратники отца по фильму Гаврилов и Кижеватов. Но мой отец тоже достоин звания Героя! Правда, многие друзья отца недоумевали: они помнили, что еще в крепости сам Смирнов представлял его к этому званию, но он его так и не получил… В свое время я с ветеранами обращался в Президиум Верховного совета СССР за тем, чтобы ему присудили звание Героя посмертно, но звания не дали. Обращались мы и к президенту вашему, Лукашенко. Раз уж нет у отца звания Героя СССР, так дали бы хоть звание Героя Беларуси, ведь он уроженец Беларуси и сражался на ее территории в таких невероятно тяжелых условиях. Но в Беларуси тоже дали отказ, обоснованный тем, что события того времени происходили, когда самой Беларуси еще не было как самостоятельного государства. Но я уверен, если бы Александр Григорьевич проявил свое упорство, звание Героя Беларуси отцу могли бы дать!

Чтобы восстановить все подробности жизни отца вы долго искали его сослуживцев, изучали архивные документы, общались с родственниками… Что удалось узнать в процессе долгих поисков? Каким был ваш отец?

Мой отец рос сиротой, любил учиться, много читал, особенно о войнах, исторических событиях, легендарных личностях. В 1929 году он познакомился со своей будущей женой и моей мамой - Августиной Муравской. Через год родился я, а еще через два в Германии начал зарождаться фашизм, был объявлен партийный призыв в армию, и отец откликнулся на него. Он не имел специального военного образования, но его выручали начитанность и эрудиция, готовность взять на себя самое трудное и одновременно настоящая забота о людях. По многочисленным воспоминаниям его сослуживцев, в неполные 30 лет бойцы называли его «Батя», «отец»! А это о многом говорит…

Служил отец и в 23-й Харьковской стрелковой дивизии, которую называли еще Краснознаменной, а ее бойцы в свое время громили войска Краснова, Деникина, Врангеля и т.д. Во времена Великой Отечественной эта дивизия воевала под Сталинградом, на Курской дуге, освобождала родину отца - Витебщину.

- А что вы помните об отце лично?

- К сожалению, мне только исполнилось 11 лет, когда я видел его в последний раз. Может, именно потому, что отца видел урывками, я помню каждое мгновение нашего общения: и игру в шахматы, и занятия музыкой, и проверку домашних заданий. Я даже помню запах его гимнастерки и портупеи, хрустящих ремней и мыла. Как жаль, что он ушел из моей жизни так рано… Он был строгим и одновременно внимательным, чутким. Очень хорошо помню один момент: я, как и все мальчишки того времени, любил играть «в войну», и отец сделал мне деревянную саблю, которой я очень гордился. Но при игре с ребятами сабля поломалась. Когда отец пришел с работы, я в отчаянии плакал. Увидев это, он сказал: «Не плачь! Сделаю тебе новую». Я с трудом верил в это - ведь он так занят! Не знаю, как он нашел время, но он сделал мне саблю. А я до сих пор жалею, что тогда усомнился в нем, не поверил…

Известно, что отец ваш в Брест попал из-за того, что его оклеветали. Как вы считаете, почему на пике казалось бы блестящей карьеры его неожиданно переводят в Брест с понижением в должности?

Да, действительно, в марте 1941-го перевод отца в Брест был неожиданным. Его сослуживцы рассказали, что тогда перевод Фомина восприняли как выражение доверия к нему: раз переводят в Брест, значит, укрепляют западную границу. Слухи о том, что там неспокойно, уже были. Но нас с мамой мучил вопрос: почему отца унизили накануне войны незаслуженным понижением в должности - сделали заместителем командира по политической части с мотивировкой, что он якобы не справлялся с обязанностями замполита дивизии. Кстати, звание полковой комиссар все-таки оставили.

Изучая архивы Министерства обороны, я долго не мог разобраться - почти везде хорошие характеристики! Но в одной из литовских аттестаций утверждалось, что у комиссара Фомина кабинетный стиль работы и в целом он занимается «гнилым либерализмом». Но сослуживцы утверждали обратное: если отца и можно было застать в кабинете, то очень редко, ведь все время он проводил с бойцами! Кстати, саму дивизию, одну из лучших в Харькове, в этом документе назвали отстающей по всем видам боевой и политической подготовки, и всю вину взвалили на отца. В общем, несоответствие между тем, что я узнал об отце от его сослуживцев, и тем, о чем прочел в архивных документах, было разительным. Все знали: это - оговор. Вероятно, он кому-то сильно мешал, возможно, тем, что часто проявлял несогласие с высшим начальством и был слишком инициативным и самостоятельным.

- Но вы же добились отмены этого приказа о понижении в должности. Расскажите, как!

Я еще успел связаться с одним из тех, кто подписал негативную аттестацию отца, - бывшим заместителем начальника отдела политпропаганды 2-го стрелкового корпуса, в состав которого в 1940-41 годах входила дивизия отца. Первый его ответ был однозначен: «Не знаю, ничего не подписывал». Второй: «Да, подписал». Мол, материалы представила комиссия, сам же в дивизии никогда не был, к Фомину лично претензий не имел. И вдруг неожиданно признался: «По содержанию подписанной мной на вашего отца аттестации видно, что на меня было оказано авторитетное давление. Иначе я бы ее не подписал».

Замначальника отдела так и не сказал этого. Но одного признания в том, что на него оказали давление, было достаточно. Я хотел добиться отмены приказа о понижении в должности, поэтому в сентябре 1989-го направил письмо министру обороны СССР Язову и просил пересмотреть дело отца. После того, как письмо походило по разным управлениям и отделам, мне ответили: оснований для пересмотра дела нет и отмены приказа, соответственно, не будет. Но за честь отца вступились его сослуживцы. По мнению ветеранов, в Министерстве обороны просто не захотели вникнуть в суть дела. Они потребовали от министра еще раз вернуться к делу полкового комиссара Фомина - отправили повторное письмо в 90-м году. В ответном письме из министерства шла речь об отмене ложных обвинений и восстановлении отца в прежней должности военного комиссара посмертно.

- Когда вы видели отца в последний раз?

Вот тогда, на вокзале, когда провожали его 29 марта 1941 года в Брест. Больше - ни разу, ни живого, ни мертвого. Но весточки от него два-три раза доходили: то письмо, то телефонный звонок. Из трех писем, что он написал из Бреста, одно до сих пор как реликвия хранится в моей семье. Он писал маме, что обстановка вокруг трудная, работы в полку очень много, но он постарается вытянуть полк в передовые. Отец верил в лучшие времена, ради чего и трудился. А рано утром 19 июня 1941-го мама в последний раз слышала в трубке голос отца. Отец поинтересовался нашей жизнью, моей учебой, обстановкой в целом.

Мама тогда ему рассказала, что многие командиры отправляют свои семьи на восток, вглубь Союза, и спросила, как нам быть. Отец ответил, что в случае чего, делать как все. И еще пообещал, если получится, приехать за нами. На следующий день он и ордер на квартиру получил, и разрешение на поездку дали. В субботу вечером, 21 июня 1941-го, он уже отправился на вокзал. Только ни на один из поездов не было билетов! Прождал почти до полуночи, а потом, почувствовав неладное, вернулся в крепость. Получается, только лег спать, как сразу, в 4 утра - война. Кстати, именно бойцы 84-го полка, где старшим был мой отец, нанесли первый контрудар немцам!

- Что Вам далось узнать о последних минутах жизни отца?

Есть неточности в дате его смерти. В Брестской крепости на мемориальной доске это 30 июня 1941. Но у меня есть сведения, что погиб он позже - в начале июля. Об этом говорили и его сослуживцы, и есть это в одном из сообщений Министерства обороны. Его расстреляли… Но, наверное, не расстрелять вряд ли могли, ибо роль комиссаров в Красной Армии фашисты хорошо знали. Комиссарами были и Киров, и Куйбышев, и Орджоникидзе и многие другие деятели советского государства. Фашисты боялись их и ненавидели.

Но ваш отец долгое время считался пропавшим без вести. Как вам удалось узнать, что он-то на самом деле - герой?

Пока я не приехал в Брест в июле 1951 года, мы ничего не знали. Но были уверены: без вести пропасть не мог, не такой он был человек! В Бресте узнал, что в результате раскопок в Брестской крепости, проводившихся осенью 1950 года, в одной из казарм в центральной части крепости обнаружены останки 34 советских воинов, сражавшихся с фашистами. Тогда же нашли и командирскую сумку - планшетку, а в ней - полуистлевшие листки ставшего впоследствии знаменитым Приказа № 1 от 24 июня 1941 года, где говорилось об объединении защитников крепости в единый сводный отряд и о создании единого командования во главе с Зубачевым и Фоминым.

Одно оставалось неясным - почему планшетка с приказом найдена в развалинах не у Холмских ворот, где первоначально воевал отец? Уже позже я выяснил с помощью живых соратников отца, что в ночь на 24 июня фашисты подтянули к насыпи Южного острова специальную батарею и прямой наводкой ударили по казармам, обороной которых руководил Фомин. Помещение было полуразрушено, а в его подвалах - тяжелораненые, женщины и дети. Именно поэтому комиссар отдает приказ отходить. К тому же, рядом, справа от Брестских ворот, легче было объединяться и тем самым усилить оборону. Именно здесь он проводит совещание командиров и отсюда рассылает связных с сообщением об образовании единого командования.

Именно после того, как был найден Приказ № 1, мир узнал имена героев обороны Брестской крепости. Вы кого-нибудь из них видели?

Я послал в Москву на имя Ворошилова, тогда заместителя председателя Совета Министров СССР, и в Министерство обороны СССР письмо с просьбой принять меры к розыску оставшихся в живых защитников Брестской крепости и проведению раскопок ее руин, чтобы установить истинную картину обороны крепости. От Ворошилова ответа я не получил, а из Минобороны сообщили, что округ, в котором находится Брест, не имеет возможности для проведения раскопок в крепости. Видимо, чиновников военного ведомства не очень беспокоила судьба героев Брестской крепости. Хотя, скорее всего, для них самым важным было то, что многие из этих воинов вынуждены были пройти фашистский плен, а на любой информации о пленных тогда лежало табу.

Лишь после смерти Сталина писатель и исследователь-историк защиты крепости Сергей Смирнов, по книге которого и снимался фильм, смог докопаться до правды. Я познакомился с ним в 1956 году, когда в Москве впервые собрались вместе защитники Брестской крепости и отмечали 15-летие обороны. Уже в Бресте я встретился с Петей Клыпой, Гавриловым, Филем, Матевосяном. Гаврилова я видел несколько раз, спрашивал, видел ли он отца. Он мне рассказал, что лишь несколько раз получал через связного от него записки о том, что надо объединять силы. По фильму, конечно, трудно понять, что они были в разных частях крепости, а на самом деле это так. Крепость-то большая. Отец и Зубачев были в центральной части, а Гаврилов - в северной.

- Как вы считаете, каких еще героев стоило бы показать в фильме, о ком не сказали?

Конечно, всех показать невозможно, многих героев мы просто не знаем! Достаточно прогуляться по Брестской крепости, чтобы увидеть, сколько там «могил» неизвестным солдатам. В фильме войну мы видим как бы глазами мальчика - прототипа Пети Клыпы - воспитанника музыкального взвода, который под огнем проникал в самые отдаленные уголки крепости, выискивал и приносил бойцам оружие, боеприпасы, продовольствие, воду раненым и детям. Но был еще и его друг Коля Новиков, тоже воспитанник музыкального взвода. Была и Валя Зенкина, дочь старшины музвзвода, которая переходила мост под огнем с обеих сторон, чтобы передать защитникам крепости сообщение о том, что им надо сдаваться или они будут уничтожены. Была и дочь одного из старших политруков - 12-летняя Лида Синаева, доставившая ценнейшие сведения, которые помогли советским войскам предотвратить взрывы многих зданий и промышленных предприятий Бреста, а также железнодорожного моста. Кстати, подвигу Зубачева, мне кажется, надо было тоже уделить внимание, ведь он был руководителем группы бойцов вместе с отцом.

- Известно ли вам что-то о семьях соратников отца?

О судьбе жены и сына майора Гаврилова сам Гаврилов долгое время ничего не знал и не смог узнать даже после окончания войны. Приезжал в Брест, делал запросы в разные инстанции, но напрасно. Предположений было высказано два: или погибли в крепости, или расстреляны в Жабинке вместе с другими семьями командиров.

Демобилизовавшись, Гаврилов уехал на Кубань и со временем снова женился. И вдруг в Бресте, когда его имя было названо среди имен других героев обороны крепости, к нему в гости пришла местная жительница и сообщила, что его первая жена жива, но находится в доме инвалидов, поскольку уже несколько лет парализована. Гаврилов сразу навестил ее и узнал, что сын тоже жив, служит в армии. Он забрал жену с собой в Краснодар, где ее, как родную сестру, встретила вторая жена Гаврилова. Она же и ухаживала за ней до самой ее смерти…